Служение
Северо-Кавказский край, Черноморский округ (Краснодарский край, Сочинский р., Адлерский с/с), местечко Змейка, пустынь Красная Поляна, скит свт.Николая 
монах, иеромонах, иеросхимонах 
Должность настоятель скита 
Год начала 1916 
Год окончания 1929 
О.Даниил ушел в горы в поисках строгой жизни без соблазнов, тревоживших его
в монастыре.
Иеромонах Даниил стал иеромонахом-отшельником. За свою жизнь в горах он переменил
много мест и построил более 20 келий своими руками.
Из воспоминаний В.Д.Пришвиной (Лиорко) [1]:
    "Среди отшельников, тайно населявших горы, о.Даниилу приходилось встречать
    разных людей, начиная с искателей самоуглубленной жизни и кончая спасавшимися
    от политических преследований (в т.ч. и до 1917г.). Почти все эти люди,
    приходившие туда в поисках убежища, становились добрыми монахами.
    О.Даниил знавал из лично, и немногими резкими мазками набрасывал нам их
    портреты... Так рядом с нашим временем в горах Кавказа благодаря их
    труднодоступности шло свое время, своя история. Она изустно передавалась и
    была неведома миру — история многих христианских подвижников, осуществлявших
    образ древнего благочестия, как будто еще не кончились времена Фиваиды..."

В 1924г. иеромонах Даниил жил один в скиту свт.Николая,
в келье на поляне "полгоры" около местечка Змейка в горах в нескольких
километрах от маленького селения Ачиш-Хо в районе Красной Поляны.
Предшественником о.Даниила здесь был иеромонах о.Трифиллий.
О.Даниил спускался с гор только 2 раза в год в ближайшее селение, чтобы поменять на
соль деревянные ложки, вырезанные им из самшита.
Он знал все пути в окрестных горах, побывал во многих местах Приэльбрусья,
умел ходить в горах, знал, как ступать, как помогать себе палкой, чтобы
не провалиться в трещину на леднике или не свалиться в пропасть.
У о.Даниила был огород.
В 1924г. келью о.Даниила нашел приехавший из Москвы и также стремившийся к
пустынножитию 24-х летний Олег Поль (Бурданов).
Поняв духовное состояние Олега Поля, о.Даниил оставил его жить у
себя в келье в качестве послушника.
Между наставником и послушником, писавшим в то время философский труд, сложились доверительные
отношения, полные уважения и внимания друг к другу.
Встреча с о.Даниилом была для Олега воистину даром Провидения. Все свободное от
выполнения молитвенного правила время Олег писал философский труд. Зимой Олег Поль
уезжал в Москву за необходимыми книгами.
Летом 1925г. Олег Поль с разрешения о.Даниила, привез к нему Валерию Дмитриевну
Лиорко (позже жена М.М.Пришвина), с которой его связывала возвышенная духовная
дружба и Александра Васильевича Лебедева.
Все трое молодых людей мечтали об аскетической жизни в пустынножитии в горах.
(Как показало время, этому не суждено было осуществиться).
Из воспоминаний В.Д.Пришвиной:
    "От Сочи до Красной Поляны шли редкие попутные грузовики берегом Мзымты.
     От Красной Поляны Олег вел нас в течение нескольких часов одному ему
     известными тропами по правому берегу реки Монашки, сбегающей с ледника Ачиш-Хо...
     Было утро. Мы находились на юго-западном склоне Ачиш-Хо. Вершина горы
     блистала розовым и золотым, а у нас еще стоял утренний туманец и кавказская
     душистая сырость, насыщенная пряными запахами южных растений. По краям
     нашей поляны шли непролазные дебри колючек, бурелома и зарослей.
     Среди них поляна наша напоминала зеленую чашу.
     О.Даниил встретил нас просто, немногословно и суховато, словно ему было
     привычным и уже малоинтересным делом принимать у себя молодых девушек,
     и с первого же часа наша жизнь получила благодаря его такту четкий,
     для всех удобный и легкий порядок.
     Мне о.Даниил сразу определил свой деревянный топчан с таким же изголовьем,
     покрытый одной тонкой истертой козьей шкуркой. Правды ради, упомяну, что
     шкурка была полна блох... Олегу и Александру Васильевичу было указано спать
     на полу. В маленькой келье не оставалось больше места, и сам о.Даниил перешел
     в сенцы. Впрочем, мы никогда не видали его лежащим или спящим, хотя вставали
     с солнцем.
     Умывшись у родника, мы совершали полное утреннее богослужение: часы, утреню,
     обедницу по зачитанным и закапанным воском старинным книгам. Книги служили
     многим поколениям и сейчас лежали на аналое.
     В маленькое и единственное окошко видны были холмистые гряды близких зеленых
     и дальних снежных цепей. В него вливался горный чистейший воздух, доносились
     голоса птиц, и мы знали, что ни один звук из человеческого мира не нарушит
     очарования нетронутой природы.
     Совершая последнюю службу — обедницу — о.Даниил вынимал единственную свою
    "роскошную", как он ее называл, вещь — голубую кофейную чашечку с отбитой
     ручкой и выщербленным краем, клал в нее кусочек душистой пихтовой смолы и
     кадил в келье.
     Я стою позади всех. О.Даниил читает быстро, перебегая от слова к слову.
     Его манера читать напоминает его походку. Он грассирует, что редко
     встречается у простого народа, и это почему-то приятно.
     Олег уже усвоил его манеру строгого чтения, как читают в монастырях...
     Церковные гласы вписываются в симфонию утра и сливаются с птичьими голосами...
     Я вижу суетность и убожество всего, чем занят где-то в далеком миру человек;
     вижу прекрасную бедность о.Даниила... Я не могу сдержать слезы... Я выхожу
     из кельи, сижу у родника. О.Даниил говорит мне ласково и серьезно:
         " Слезы — утешение монаха: не стыдись их!"
     Он поразил меня сразу ясностью мысли, способностью к четким формулировкам
     не хуже любого тренированного ума. Каждое произносимое слово, как и каждое
     движение, было у о.Даниила непринужденно и точно. В соединении с деликатностью
     и внешним благообразием это производило сильнейшее впечатление...
     Ведь перед нами был простой крестьянин, живущий один вне каких бы то ни
     было внешних влияний, кроме влияния природы да нескольких имевшихся у него
     древних книг.
     По нашему настоянию впоследствии о.Даниил написал свои воспоминания и
     назвал их "Близ заката". Книга была написана образным языком, но...
     без прописных букв и знаков препинания. Мальчиком, работая на конфетной
     фабрике, он успел "съесть" на конфетах передние зубы, о чем "пресерьезно"
     нам рассказывал, но так, что мы смеялись. Было ему теперь лет 50.
     Седины у него не замечалось, вероятно, из-за светлых волос.
     Был он сухой, небольшой, легкий на ногу, как настоящий горец.
     Смотреть, как он работает или просто движется по земле, — было наслаждением...
     Днем мы работали по хозяйству, читали, помогали о.Даниилу в его небольшом
     огороде, где стояли колоды пчел... С наступлением вечера мы снова вычитывали
     все положенные службы, а потом в сумерки разводили костер, и тут начинались
     увлекательные беседы с участием о.Даниила.
     Иногда он пек нам на угольях "рябчиков" — так называл он блины на закваске,
     которые были высшей роскошью наших трапез. Без нас питаньем о.Даниила много
     лет были овощи и кукуруза, росшие на его огороде, да дикие каштаны и груши.
     Постное масло, как постоянный продукт, появилось в келье о.Даниила только
     с приходом к нему Олега.
     Один-единственный раз о.Даниил отправился в соседнее селение за несколько верст
     с просьбой дать ему бутылку молока. Крестьяне подивились и дали, не
     расспрашивая. Оказалось, что молоко понадобилось ему для кошки, неизвестно
     откуда пришедшей под его защиту, чтобы окотиться...
     У вечернего костра и родилась книга "Близ заката". Рукопись ее не сохранилась,
     хотя и была переписана нами в нескольких экземплярах. "Мы — цари", — любил
     говорить о.Даниил, угощая нас "рябчиками" и повествуя о трудной, полной
     жесточайших лишений и опасностей жизни монахов-пустынников.
     В эти минуты мы поняли, что о.Даниил — не старик, а чудесно сохранившийся
     юноша без возраста, безупречно чистый и крепкий, как орех без чревоточины.
     Свобода и собранность, веселость и неизменное чувство ответственности за
     каждый день, за каждое движение мысли — все это было плодом личных, никем
     не воспитываемых, ничем "практическим" не вознаграждаемых усилий.
     На стенах кельи я увидала однажды торопливо записанные углем отдельные слова.
     О.Даниил нахмурился, помолчал недолго, справился с собой и улыбнулся мне:
        "Сам виноват — надо было вымыть келью к твоему приезду".
     И он рассказал мне просто, не таясь, что имеет обыкновение записывать на
     стене углем (карандаш не всегда бывал в хозяйстве монаха) ценные для него
     мысли, приходящие во время молитвы, чтоб молитву не прерывать...
     Так жили мы под несмолкаемый рокот Монашки, бежавший глубоко под нами...
     Ночью ее голос смешивался с голосами зверей: дикие кошки, рыси, медведи,
     кабаны, горные туры...
     Однажды о.Даниил сказал:
         "Скоро Троица, надо нам сходить к отцам на Медовеевку к о.Савватию.
      Путь долгий. Пока вы тут "прохлаждались", я, сестрица Валерия, тебе
      чарушики сплел".
     О.Даниил протянул мне пару легчайших лапотков из цельного куска кожи,
     размоченной и растянутой по форме ноги без швов — чарушей, лучшей обуви
     горцев:
         "Мы тебе белый апостольник сошьем, в жару у нас так послушницы
          молодые ходят".
     За ночь он сшил мне из куска привезенной нами простыни готовый апостольник,
     подрубленный мелкими ровными стежками. Мы подивились работе.
         "Монах должен все уметь!", —
     весело ответил нам о.Даниил...
Медовеевка — было поселение монахов, состоящее из нескольких полян с кельями,
в верстах 30 от Красной Поляны. Там уже издавна обитали несколько весьма
уважаемых старцев, и посередине был храм, ничем внешне не отличавшийся от
остальных домиков, только в нем никто не жил и туда собирались несколько раз
в год по великим праздникам окрестные пустынники для совместного богослужения
и совершения таинств. Это были единственные дни их свиданий. Если кто не приходил —
значит заболел или помер. Тогда шли к нему помочь или похоронить.
Такое же поселение было в районе Сухума, глубоко в горах, называлось оно Псху.
Там жили отдельно монахи и монахини. Устав там был очень суровый. По рассказам
о.Даниила, были в те годы на Кавказе еще более глубокие, уединенные поселения
монахов. О местоположении их не знал и сам о.Даниил, только известно было, что
путь туда, почти недоступный, идет по висячим спрятанным в тайниках мостам через
пропасти и потоки. И эта "глубочайшая" пустыня была мечтой каждого монаха...
На закате мы пришли на центральную поляну Медовеевки... и поспешили в храм,
где уже начиналась Троицкая всенощная. Вся келья, вдвое больше обычной, была
устлана свежей травой... Не было ни иконостаса, ни икон, ни лампад, но тем не
менее, это был храм, т.к. в восточной части кельи стоял грубо вырезанный
топором престол, покрытый антиминсом, и на нем несколько икон., Перед иконами
горели толстые самодельные свечи... Службу совершал о.Савватий... Поверх его
холщовой заплатанной одежды была надета старая парчовая риза, из-под нее
выглядывали его ноги в лаптях и онучах, аккуратно перевязанные веревочкой.
На груди висел деревянный священнический крест... Тихие возгласы; в ответ на них
тихое пение молящихся — все мы, присутствующие, были хором... Глубокой ночью
кончилась праздничная служба. Монахи улеглись ночевать тут же в храме на траву...
Когда рассвело, началась литургия. Все исповедались и причастились из самодельной
деревянной чаши о.Савватия...
Перед отъездом мы навестили тяжко болящего друга о.Савватия, иеромонаха
о.Симона, живущего тут же... Ложка постного масла в общий котел, принесенного
заботливым о.Даниилом в бутылке, была праздничным украшением трапезы для о.Симона.
Когда мы пришли на свою поляну, оказалось, что дикие кабаны ночью перерыли и
уничтожили огород о.Даниила...
О.Даниил ни разу не выказал и тени утомления от нашего пребывания у него... В
заботах гостеприимного хозяина и внимательного отца было столько благородного
такта!"

Осенью 1926г. в скит к о.Даниилу приехал ученик Олега Поля,
преданный юноша, моложе его на несколько лет, Борис Корди (в будущем архимандрит),
который вскоре принял монашеский постриг с именем Арсений. Они стали жить в
скиту втроем, выстроив новые кельи на поляне.
Из письма Олега Поля В.Д.Пришвиной (Лиорко):
    "...Еще сказал о.Даниил:
          "Как первые монахи нигде не были в монастырях, а почти все —
святые, так будет и с последними монахами".

В 1927г., по благословению о.Даниила Олег Поль принял постриг с именем Онисим,
а в 1929г., по его же благословению, съездил в Ленинград (Санкт-Петербург),
где архиепископ Димитрий (Любимов) рукоположил его во иеромонаха.
О.Даниил стал организатором и настоятелем скита "Святителя Николая" в Сочинском р-не
Тайная "закрытая" монашеская община-скит во имя свт.Николая, в котором жили
иеромонах Даниил, иеромонах Онисим, иеромонах Арсений (Корди), находилась в
ведении епископа Майкопского Варлаама (Лазаренко).
Иеромонах Онисим исполнял обязанности благочинного всех закрытых
общин Майкопского и Черноморского округов, которые скрывались в глухих,
недоступных местах. Члены этих общин во главе с епископом Варлаамом, в том
числе иеромонахи о.Даниил, о.Онисим, о.Арсений не признавали обновленцев,
а также "Декларацию" митрополита Сергия (Страгородского), находились на
нелегальном положении.
Владыка Варлаам, а с ним иеромонах Даниил и все монашеские закрытые общины,
Майкопского района были под угрозой ареста.
Вот отрывок из письма владыки Варлаама архиепископу:
     "Началось интенсивное давление от внешних на монашествующих.
      В противоположность сему мы увеличиваем число таковых в том убеждении,
      что с уничтожением монастырей не должно уничтожиться иночество.
      Живем скрыто от "внешних", да и свои немногие знают.
      Имеем просторный подземный храм и полный штат служителей.
      Имеем возможность посвящать ставленников и управлять общинами.
      В Майкопе существует епархиальный административный орган —
      Постоянное совещание пресвитеров, есть два благочинных"